Представляем вашему вниманию женский вокал Тирни Саттон (Tierney Sutton). Она родилась 28 июня 1963 года. У Тирни отличная репутация, стиль и твердые позиции в джазовом сообществе, пусть даже её пластинки не продаются такими ошеломляющими тиражами, как у более удачливых коллег вроде Дайаны Кролл или Норы Джонс. Певица – трехкратная номинантка на «Грэмми» в номинации «Лучший джазовый вокальный альбом». 
Тирни Саттон родилась в Омахе (штат Небраска), получила образование в Уэслианском университете в Мидлтауне (штат Коннектикут) и музыкальном колледже Бёркли в Бостоне (штат Массачусетс). Считается, что её эмоционально насыщенный вокал непосредственно граничит с джазовой музыкой и музыкой кабаре (cabaret singing), по-русски её более или менее удачно именуют «традиционной эстрадой». Впрочем, эстрада не эстрада – об этом судить критикам: сама вокалистка безоговорочно причисляет себя к джазовому миру. Об этом говорит и манера её исполнения. Живущая в последние 10 лет в Лос-Анджелесе, где она преподает джазовый вокал в университете Южной Калифорнии, певица не ошеломляет потоками сложносочиненного скэта (слоговой импровизации), однако пение Саттон всегда «инструментально», то есть идет от музыкальной составляющей, от мелодического развития материала (причем чаще всего – импровизационного развития), а не от эстрадной подачи песни. И в этом она, безусловно, джазовая певица, вне зависимости от того, какой материал она выбирает для работы. Стиль и собственное лицо у нее есть, и она запоминается. Кроме того, ее жизненный путь не назовешь шаблонным: неординарность биографии начинается с того, какое именно образование получила Тирни Саттон. В университете Саттон специализировались на русском языке и литературе. Вот что она сама говорит о себе и о джазе в одном из своих интервью:
«Как бехаистка, я верую в общность всех людей, в единство человечества. И я должна сделать что-то, что улучшит ситуацию в мире. На тот момент я думала, что смогу работать над улучшением ситуации в мире, если выучу русский язык. Но в изучении русского языка я не очень преуспела. Мое… произношение хорошее, но словарный запас слабый. Да, с произношением у меня не было больших проблем, но грамматика и вообще чувство языка – такое, какое оно бывает у действительно одаренных в языковом плане людей – все это у меня хромало. А самое главное – в то время, когда я изучала русский, я открыла для себя джаз. И он поглотил меня. Он просто унес меня.
Я, правда, немного обучалась музыке до этого: когда мне было шесть, я начала учиться играть на фортепиано, ну как все дети учатся: простая классическая игра. Я пела в мюзиклах, участвовала в хорах, как это у многих бывает в школе, но никогда не думала о карьере профессионального музыканта, прежде чем не открыла для себя джаз. Это было в ставшим мне родным штате Висконсин, который очень похож на окрестности Москвы: там так же холодно зимой, масса снега – как на севере США.
Летом я работала там поющей официанткой в ресторане курортного отеля. То, что мы пели, конечно, никаким джазом не было: это были глупые поп-песенки, которые я, например, исполняла под аккомпанемент трио, состоящее из аккордеониста, органиста и барабанщика, – наверное, это звучало как русский народный ансамбль, пытающийся исполнять американский рок-н-ролл! Это звучало довольно по-дурацки – ну, наверное, примерно так играют где-нибудь на свадьбе в московском ресторане… Но зато напротив нашего отеля, через улицу, располагался местный «кантри-клаб», и там работало джазовое трио. Один вечер в неделю у меня был свободен, и тогда я ходила слушать этих музыкантов. Они назывались «The Mary Jay Trio»; сама Мэри Джей пела и играла на рояле, ее дочь играла на барабанах, а приемный сын – на басу. Это был очень традиционный джаз, но он поразил меня, потому что в этой музыке было настолько больше честности, чем в том, что в соседнем отеле должна была петь я, – настолько больше музыкантской вовлечённости, и сами песни были так прекрасны… Даже в нашем отеле люди иногда просили нас спеть не попсу, а старые стандарты. И если я пела песню Гершвина или Кола Портера, или Дюка Эллингтона, даже в нашей дурацкой аранжировке для органа, аккордеона и барабанов, это все равно были прекрасные песни, и я не могла не заметить этого.
С того момента, как я начала слушать джаз, я слушала прежде всего инструменталистов – Майлса Дэвиса 1950-х, конечно же, альбом «Kind Of Blue». Потом «пришел» Джон Колтрейн и его великая запись «A Love Supreme». Я даже не могу сказать, что именно они оказали влияние на мою музыку… ну, они же высятся как башни, что я по сравнению с этим величием? Просто я очень много слушала именно эти записи. А вот Билл Эванс именно повлиял на музыку – его «You Must Believe In Spring» я слушала, наверное, тысячу раз. А вот что касается вокала, то первый альбом, который произвел на меня огромное впечатление, был «Нэнси Уилсон с Кэннонболлом Эддерли». Эта запись ровно наполовину инструментальная, а наполовину вокальная, так что неудивительно, что именно такое сочетание меня и привлекает. Мне нравится искать равновесие между инструментами и вокалом. Когда-нибудь я тоже хочу записать альбом такого плана».
Может быть Тирни Саттон не следует жестко установленным стандартам чистоты жанра, не едет, так сказать, по «накатанным рельсам», но все это специально. Она сознательно избегает яркости, которая может ослеплять и может оказаться назойливой, и, тем самым, Тирни совершенно сознательно переступает джазовые «заборчики». Источник